Бабаков жестом придержал Тихомирова, неторопливо взял сразу две остатние розги со стола и, сложив их в ладони, замахнулся, занеся руку далеко за спину. Хлестнул же — нарочито вяло, почти что ласкающее. И замер.
Коля недоуменно повернул голову:
— Ну?
— Гну! — хмыкнул майор. — Двадцать один. Очко. Поздравляю с победой.
— Да иди ты со своими шуточками!
— А я не шучу! — серьезно ответил Бабаков. Он подобрал со стола листок и поднес его к Колиным зеленым глазам "информативной стороной". — Двадцать, как видишь. Дядя Олег не обманывает. На больше — не нашалил. А получил — двадцать один. Ну и хорош!
Паренек продолжал висеть, уцепившись за край стола. Его хмурое лицо выражало недоверие.
— Вставай! Одевайся! — прикрикнул на него майор. — Свободен! … как остров Куба:
Коля поднялся с пола.
— Ему бы одеколоном протереть: это самое: — заботливо заметила Елена. Она словно впервые смутилась Колиной наготой и не сумела назвать задницу задницей.
— Водка есть, — капитан Тихомиров плеснул себе из бутылки на заскорузлую ладонь, припечатал ее к иссеченным, кровящим мальчишеским ягодицам и растер без особой деликатности.
Коля взвыл:
— Ыыыыы: — а совладав с мукой, натужно осведомился: — И давно это у тебя, капитан?
— Что?
— Пацанов за жопу хватать!
Оба офицера миролюбиво рассмеялись. Бабаков объяснил:
— Да это ж наша работа — таких как ты за жопу хватать!
Когда юный преступник, обретший свободу, удалился, а вскоре вслед за ним — и Елена, когда Бабаков с Тихомировым снова остались одни, майор обратился к подчиненному:
— Ну и чего скажешь?
— На предмет?
— Правду в статьях пишут, что порка — это чего-то такое сексуальное?
Тихомиров пожал плечами:
— Хуй знает. По мне — так нифига. Что дубинкой ебашить, что вот сейчас: Помнится, когда в ОМОНе работал:
— То есть, совсем ничего не почувствовал? — перебил его Бабаков. И поспешно добавил: — Вот и я тоже! Хуйню в статьях пишут!
***
Паренек в зелено-болотной мешковатой куртке и линялых свободных джинсах одиноко брел по ночной пустынной улочке. Иногда он досадливо кривился, когда ткань трусов терлась о невидимые миру полосы на телесной мягкой ткани.
За спиной послышался шум легковой машины. Она приближалась. Подкатила вплотную, поравнялась с беспечным, ничего не замечающим ночным пешеходом. Какое-то время кралась рядом, почти что касаясь зеркалом его локтя. И лишь когда машина потребовала к себе внимания клаксоном — парень соизволил повернуть голову.
За рулем новенького "Гольфа" сидела Елена Панарина. Стекло было опущено. Инспектора по делам несовершеннолетних и самого "проблемного" ее питомца разделяли какие-то полметра: Коля шагал по левой стороне, а улочка была односторонняя.
— Признайся, Коля Лакки, — с демонической насмешливостью сказала Елена, — а ты очень смутился, что я тебя голеньким видела?
— Охуенно: — буркнул Коля. И встал. Машина тоже остановилась.
Какое-то время они смотрели друг на друга неотрывно, меряясь взглядами: Колин малахит против Елениной бирюзы, что тверже. Наконец, Коля проворчал:
— Ну чего, так и будем глазки строить? Или кто-то на СВОЕ место жопу перетащит?
Елена фыркнула — "Ну и хам ты: " — однако ж перебралась через рычаг передач на пассажирское сиденье. Коля, с осторожностью, стараясь не ерзать, устроился за рулем.
— Больно? — участливо спросила Елена.
— Терпимо: — глухо отозвался Коля. Достал сигарету, закурил. Прихлопнул свою дверцу — и газанул, с пробуксовкой, с ревом.
— Ну не надо лихачить! — взмолилась Елена, отлепившись от обивки дверцы после поворота на проспект.
Коля скосил на пассажирку надменно-насмешливый взгляд:
— Поучи отца!
— Поучишь его: замминистра: Слушай, ты хоть алкоголя не употреблял сегодня?
— Если водочный компресс на жопу не в счет — то нет.
Елена задумалась. Тоже закурила. Машина летела в воздушном коридоре, мимо эфемерных витрин и фасадов домов, похожих на голограммы, сквозь оранжевое марево аргона. "Аргонавт хренов!" — подумалось Елене. Вслух она спросила:
— Ко мне?
Коля помотал головой.
— А куда?
— Узнаешь.
Елена пожала плечами. Помолчала, завороженная этим полетом сквозь сытую светом московскую ночь, шуршанием шин по влажному после недавнего дождя шоссе, красноватым мерцанием габаритов редких попутных машин, чьи фары вскоре истаивали в зеркалах "Гольфа":
— Ты очень эротично считала! — сказал вдруг Коля. — Правда. Я аж заслушался.
— Да ну тебя! Я, между прочим, переживала за тебя. Честно.
Коля чуть сбавил скорость, состраиваясь к поворотному ряду, осклабился, глядя на спутницу:
— Не пизди! Переживала она: Тащилась ты! Что я тебя, не знаю? Все вы садистки. Дай только позырить, как пацана мучают.
Несмотря на категоричность обличений, тон его был не слишком сердитый. Скорее — понимающий.
Елена высунула руку в окно, стряхнула пепел. Миролюбиво предложила:
— Ну хочешь — ты меня выпори. Будем в расчете.
— Не будем! — хмыкнул Коля. — Тебе это нравится, а мне — не дофига! — вырулив на Садовое и снова набирая прыть, он ожесточился в тон движку: — Хотя, конечно, выпорю. Еще как! Ох, почешу я сегодня ремень о твою ненаглядную розовую попку! Фиолетовой будет, в крапинку, ага?
Елена потупилась, будто впервые уличенная в своем диковинном пристрастии.
— Но сначала у нас другое, — сказал Коля, подлетая к Петровке. Притормозил, свернул. — Сначала ты проигрыш свой искупишь.
— В смысле? — не поняла Елена.
— Пфф! — сказал Коля. — Девичья память, ага? Какой уговор-то был? Я угоняю вашу тачку, попадаюсь, — но отмазываюсь вчистую, используя свое обаяние, тонкий психологизм и охуительные дипломатические способности:
— По-моему, ты кое-чем другим отмазался, — с немного виноватой улыбкой возразила Елена.
— А не ебет, подруга! Главное — тебе впрягаться не пришлось. Тем более — папику своему звонить. Так что — "вдень цак, родная, и не выпендривайся!" И сейчас ты покорно и безропотно исполнишь самое безумное мое желание!
Он припарковался напротив серо-бурого здания, похожего на притопленную в асфальт огромную римскую пентеру, только что без мачт и весел. Корма пентеры разверзалась просторным балконом с четырьмя незатейливыми колоннами не то дорического, не то "фаллического" ордера. Людям же осведомленным — в этих колоннах виделся прежде всего ордер на арест:
Колина веснушчатая физиономия расплылась в похабной ухмылке:
— Знаешь, подруга, твой Бабаков, перед тем как ты пришла и началась веселуха, сказал: "Елена Георгиевна так много от тебя хлебнула: ". Золотые слова! Только гражданин майор сам не въезжал, насколько он прав. А сейчас, — Коля отвесил глубокий кивок, — ты хлебнешь еще! Моего белкА:
— Что, прямо здесь? — стушевалась Елена, опасливо и с неким пиететом поглядывая на грозное здание.
— Ага! Прямо здесь!
— Ты точно псих! — восхищенно прошептала Елена, но тем не менее пригнулась и протянула руку к потрескивающему от предвкушения зипперу. Джентльмен Коля сдвинул рычаг передач в крайне заднее положении, чтобы не мешался. И блаженно уронил затылок на подголовник. Зажмурился.
Старший лейтенант Елена Георгиевна Панарина просунула голову под руль, и ее миловидный ротик, столь искусный в чтении нотаций всяким малолетним нарушителям, заполнился самой непристойной частью самого неподатливого из ее подопечных. Проще говоря, Ленка заглотнула Колин хуй.
В минете этот миловидный ротик был не менее искусен, нежели в чтении нотаций. А с точки зрения Коли Лакки — так и гораздо более искусен. Собственно говоря, с этого и завязалась их трогательная дружба. С сакраментальной Колиной фразы, когда его в какой-то по счету раз доставили в отделение: "Подруга, если нечем рот занять, — можешь поучить меня жить. А так — мой хуй к твоим услугам!"
Против самых безумных Колиных ожиданий, молодая офицерша хотя и покраснела, но хмыкнула: "А не застучишь, мелкий? Типа, совращение?"
"Нет! — твердо пообещал обалдевший Коля. — На пацана отвечу!"
Вспоминая об этом сейчас, он застонал. Еленины губы и язычок знали свое дело. Совершенствовались они непрерывно, с девятого класса школы, когда Леночка Панарина могла запросто сделать минет едва знакомому мальчишке, единственно — ради обогащения опыта. "Сколько хуев — столько подходов, — объясняла она подругам. — Но ведь чем больше попробуешь — тем скорее подберешь. Это как шахматы: комбинаций дохуя миллиардов, но кто не играет — тот и нихуя не научится".
На юрфаке МГУ она была любимицей курса. И не только своего. И все недоумевали, с чего она пошла в милицию, да еще и на самую неблагодарную работу — с малолетками возиться. Только Лена знала, с чего:
Коля, не открывая глаз, объявил торжественно, томно и зычно:
— Вот всегда мечтал, как офицер милиции отсосет мне прямо у крылечка Петровки-38!
Елена что-то промычала в ответ.
— Во-во! — согласился Коля, счастливо засмеявшись. — И сейчас, Леночка, я в лице твоего ебальца имею всю вашу серую породу! И: — он напрягся, судорожно заегозил по сиденью, уже не обращая никакого внимания на боль в поротой заднице. — Раз! Два! Три! Ооо! Йеэээ!
С полминуты его грешные, наэлектризованные до треска мошонки яйца исходили горячим густым белком. Коля подумал, что если бы поставить на пути его мощных выплесков турбину — можно было бы обеспечить энергией целый квартал и капитально утереть нос Чубайсу. А если бы подарить хоть половину его кайфа какому-нибудь пацану попроще — так тот в простоте своей сдохнет от счастья, а потому и нехер делиться!
— Молодец: спасибо: — хрипло пробормотал Коля, когда Лена, усвоив белок до последней капли, осторожно сняла свою бесшабашную очаровательную головку со все еще крепкого "скипетра".
Тут Коля будто спохватился — и, подавшись вперед, сграбастал Елену за шелковистые черные локоны, не давая выбраться из-под руля:
— Куда! А ну смирно, блядина! — и принялся приговаривать голосом вкрадчивым, теплым и ласковым, как некий игрушечный костерок инквизиции для уличенных в ереси кукол: — Шалава ты, Ленка, шалава!
От мимоходом отвесил старшему лейтенанту милиции игривую пощечину. И продолжил укорять:
— Ну вот куда это годится? Сосать хуй всяким отщепенцам: под окнами ГУВД Москвы: позорить честь мундира: что еще ты позволишь с собой сотворить? Отпердолить тебя в жопу на Лубянке? Обоссать на Красной площади?
— Обоссать — нихуя! — опровергла Елена.
— Все равно дрянь ты, дрянь! Шалава! Дрянная девчонка! — Коля, чуть намотав Еленины волосы на руку, привлек ее поближе к себе, приложил губами к пряжке ремня: — А ну целуй давай! Его, его! Ремешок мой. Полижи его, поласкай: попробуй на вкус: попроси, чтобы он был к тебе сегодня добрым: только хуй он будет добрым: так ужалит, и раз, и другой, и много раз — что Леночка плакать будет: и пизденка Леночкина плакать будет: потому что Леночка извращенка: и за это Леночку драть надо: а чем больше дерут — тем больше Леночка прется: вот ведь какой замкнутый круг-то!
— Я уже вся теку! — одышливо призналась Елена. — Поехали!
